Я любил пасху, но боялся предпасхальных дней, потому что меня заставляли
часами растирать миндальные зерна или взбивать ложкой белки. Я уставал
от этого и даже втихомолку плакал. Кроме того, перед пасхой в бабушкином
доме начинался беспорядок.
Женщины в подоткнутых юбках мыли
фикусы, рододендроны, окна и полы, выбивали ковры и мебель, чистили
медные ручки на дверях и окнах. Нас вечно гоняли из комнаты в комнату.
После
уборки происходило священнодействие. Бабушка делала тесто для куличей,
или, как их называли у нас в семье, для «атласных баб».
Кадку с
желтым пузырчатым тестом укутывали ватными одеялами, и пока тесто не
всходило, нельзя было бегать по комнатам, хлопать дверьми и громко
разговаривать.
Когда по улице проезжал извозчик, бабушка очень
пугалась: от малейшего сотрясения тесто могло «сесть», и тогда прощай
высокие ноздреватые куличи, пахнущие шафраном и покрытые сахарной
глазурью!
Кроме куличей, бабушка пекла множество разных
«мазурок» — сухих пирожных с изюмом и миндалем. Когда противни с
горячими «мазурками» вынимали из печки, дом наполнялся такими запахами,
что даже дедушка начинал нервничать в своем мезонине.
Он открывал дверь и заглядывал вниз, в гостиную, где был уже накрыт тяжелыми скатертями длинный мраморный стол.
В
страстную субботу в доме, наконец, воцарялись прохладная чистота и
тишина. Утром нам давали по стакану жидкого чая с сухарями, и потом уже
весь день до разговения после заутрени мы ничего не ели.
Этот
легкий голод нам нравился. День казался очень длинным, в голове чуть
позванивало, а требование бабушки поменьше болтать настраивало нас на
торжественный лад".
Константин Паустовский
